Сизоворонкин вздохнул вслед за ним:
– Да, женщины, они такие.
– Так вот, – Зевс перешел, наконец, к просьбе, – хочу сделать ей такой подарок, чтобы она поняла – без нее мне не нужен ни мир богов, ни тварный мир.
– Какой подарок?
– А вот это, друг, я у тебя хотел спросить. Видишь ли, я сам никогда подарков не дарил. Мне подносили, и до сих пор подносят – люди, и боги. В основном, конечно, молитвы… или жертвы. А я и молиться-то не умею – не себе же!
Бабы, в отличие от мужиков, в подарках не привередливые – брильянты так брильянты, шуба так шуба, машина так машина. Это мужику можно с цветом носков не угодить.
Сизоворонкин проблему осознал, даже принял близко к сердцу. Но чем он мог помочь? Отдать Грааль или кладенец? Или одежку, которую сама же Гера и пошила. Это все равно, что отрезать руку, и подарить ее той, кого эта рука ласкала буквально десять минут назад. Видимо, это сомнение проявилось в Лешкином лице, потому что громовержец поспешил успокоить его, а точнее предложил выход – простой и надежный.
– Сбегал бы ты, Алексей Михайлович, еще раз к себе, в тварный мир. Да подыскал там подарок. А от меня тебе будет персональная плюшка.
– Во как, – немного удивился Сизоворонкин, – вот до чего чтение непотребных книг доводит. Он уже и говорить почти правильно по-русски начал. А что будет, когда он ее до конца прочтет?
В последнем разделе сборника, который, кстати, был его собственностью, были собраны анекдоты «не для всех». Вот там великий и могучий развернулся в полную силу.
– Верну, – пообещал Зевс, – дочитаю и верну.
– Ну и ладненько, – Сизоворонкин встал и повернулся к богу спиной, даже поднял ногу, чтобы сделать первый шаг.
– Куда?! – прогремел громовержец, – как ты попадешь, куда тебе нужно?
– Так ведь это мне нужно, – ответил Лешка, не поворачивая головы – чтобы бог не увидел его торжествующую улыбку, – вот я сам дорогу и выберу!
Почему-то его могучее тело заполнилось уверенностью, что теперь – с тремя артефактами и непоколебимой уверенностью в собственных силах – он сможет сам открыть врата в родной мир. Он и открыл дверь, ведущую из трапезной в коридор. Оттуда до ушей ошеломленного громовержца донеслась божественная мелодия, и чьи-то слова на итальянском языке. Увы – Зевс не озаботился возможностью мгновенного обучения новым языкам…
В день рождения мужа жена кричит ему из другой комнаты:
– Сема, ты даже не представляешь, какой великолепный подарок я тебе приготовила!
– Так покажи скорее!
– Сейчас, я его уже надеваю.
Одним из самых ярких воспоминаний прежней жизни Сизоворонкина была картинка Наташкиного лица в тот недолгий период их совместной жизни, когда он ей подарил (вообще-то случайно – черт дернул!) простенькое платьице. Оно (лицо) буквально светилось, когда Натка кружилась в подарке перед зеркалом. Много позже Лешка подслушал – кто из нас без греха?! – как она жаловалась подружкам; как раз по поводу этого платья. И фасончик, оказывается, был позапозапрошлогодний, и цвет так себе, и в подмышках платьице жмет, и вообще, у него, у Сизоворонкина, нет никакого вкуса.
Но именно это выражение на Наташкином лице скорее всего и привели Лешку из трапезной прямо в Дом моделей, в Италию – если только мужичок, повернувшийся с громкими проклятиями к Алексею, был местным жителем. Алексей этому аборигену за урок итальянского языка был благодарен, а вот навстречу грязным ругательствам, которыми тот поливал Сизоворонкина, устремил грозный взгляд и напрягшийся квадратный подбородок. Вообще-то «грязными» ругательства были обозваны возмущенной теткой, которая едва дышала в соседнем с телом полубога кресле. Где-нибудь в российской глубинке считалось бы, что толстячок, место которого Алексей сейчас занял (рядом с его супругой – судя по тому, какой виноватый взгляд бросил на нее итальянец), мило беседует с ним, вполне интеллигентно предлагая освободить это самое кресло, в котором Сизоворонкину было весьма тесно. Очень дорогое, кстати, место – полтысячи евро за три часа.
В руках Алексея дрогнула трость – именно в этом облике присутствовал в этом зале кладенец. Итальянец уставился на набалдашник трости, и очередное: «Грацио, синьор!», – застряло в его глотке. Даже в полутьме зала было видно, как толстячок стремительно побледнел, икнул, а потом схватил за руку супругу, оказавшуюся длинной и тощей – в полную противоположность своей законной половинке – и исчез, осыпаемый теперь уже по-настоящему похабными эпитетами.
Лешка повернул к себе навершие трости. На него смотрел, жутко ухмыляясь, повелитель царства Мертвых. Сизоворонкин едва не припустил вслед итальянской чете; его ругательства, перекрывшие негромкий шумок в огромном полутемном зале, вызвали всеобщее оцепенение, а потом восхищенные смешки, а кое-где и аплодисменты.
– Может потому, – решил Лешка, которого по-прежнему потряхивало, хотя лицо Аида, мерзко усмехнувшегося ему, потекло волнами и превратилось в обычный гладкий набалдашник, – что я сейчас добавил в итальянский немало новых слов, которые раньше встречались только в родном, русском, и считались непереводимыми?
– Как многообразен и неоднозначен русский язык! Вот, например, в данный момент я еду в троллейбусе. При этом я иду в магазин. При этом же я бегу за водкой.
Сизоворонкин тоже делал, подобно русскому жаждущему мужику и Цезарю, сразу несколько дел. Он успел шугануть с места итальянскую чету; собирался наслаждаться каким-то действом, ожиданием которого был заполнен зал. Одновременно он свершал очередной подвиг; искал подарок для Геры.
Теперь можно было осмотреться. Он выбросил под ноги, на ковер темно-красного цвета, обломки подлокотника; в двух смежных креслах (общей стоимостью аренды в тысячу европейских «рубликов» за те же три часа) сиделось намного комфортнее. Сизоворонкин даже хотел развалиться в предвкушении представления – как дома, на диване, перед телевизором. Но не решился – в таком костюме-тройке, в модельных туфлях и строгой бабочке, каким-то чудом не улетевшей с могучей шеи, можно было сидеть только вот так – с развернутыми плечами, и гордо выпрямленной головой. Опустить ее, кстати, не получилось бы – в этом случае он не увидел бы действо, которое начинало разворачиваться на длинном подиуме практически перед самым носом у него, и у соседей по ряду.
Конец ознакомительного фрагмента.